Дата моей смерти - Страница 36

— И ты спокойно со всем согласилась?

— А что мне было делать? Требовать, чтобы все отключили обратно? Фирма на это бы не пошла, ведь деньги уплачены, и их надо кому-то возвращать — Вот именно — кому?

— Они были уверены, что платила я. Значит, тот, кто платил, назвался моим именем. Или вообще никак не назвался просто пришел в кассу и заплатил деньги или перевел их через банк.

— И ты оставишь все, как есть, даже не попытавшись выяснить, кто это был?

— Но каким образом? И потом, он или она, или они не сделали мне ничего плохого, наоборот — решили снова приобщить меня к модной игрушке.

— Но зачем?

— А зачем вообще люди делают добрые дела? Вот ты, например, зачем все это время возишься со мной?

— Значит я и эти неизвестные с их загадочными подарками для тебя — одно и то же? Спасибо, вот не ждала.

— Вовсе нет. Не цепляйся к словам, пожалуйста. Просто я хотела напомнить тебе, что и другие люди тоже иногда умеют быть добрыми.

— Отлично. И кто же, по-твоему, эти добрые люди?

— Понятия не имею — И тебя это устраивает?

— Вполне.

— Вынуждена тебе напомнить, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке — Тогда, извини, я тоже вынуждена еще раз поинтересоваться у тебя, чем я обязана твоим бесплатным благодеяниям?

Муся замолчала надолго.

Теперь уже не только щеки — пылало все ее полное лицо, и глаза сверкали так, что мне становилось не по себе.

Это было уже не волнение, не тревога, и даже не страх.

Гнев.

Откровенный, неприкрытый яростный гнев — вот что такое отразилось сейчас на лице Муси. Таким я не видела его никогда, да и вообще предположить не могла даже, что тихая, безответная моя сиделка способна на такие чувства.

Возможно, мне следовало извиниться, и своим долгим молчанием, Муся давала мне этот шанс: все вернуть на круги своя. Думаю, она бы не стала требовать от меня долгих унижений, достаточно было бы просто короткого:

«прости».

Но я молчала.

Во-первых, я буквально остолбенела при виде такой Муси, а, во-вторых, во мне поселилось вдруг какое-то глупое упрямство, сродни тому, которое иногда обуревает детей. В такие минуты они точно знают, что выполнить то, чего требуют взрослые, все равно придется, но упрямо застывают на месте, дожидаясь применения более радикальных мер. И даже получив заслуженную затрещину или шлепок, и чувствуя как непрошеные слезы бегут по щекам, продолжают упорствовать, доводя до истерики и себя, и близких. Со мной такое нередко случалось в детстве, и именно это состояние тупого упрямства овладевало мной сейчас.

Я молчала.

Когда молчать далее было уже невозможно, Муся поднялась из-за стола и, в очередной раз за сегодняшний вечер, нарушив свои обыкновения, вышла из кухни, громко хлопнув дверью. Посуда на столе и на полках возмущенно звякнула: она не привыкла к такому обращению.

Так же, как и я.

В квартире наступила мертвая тишина.

И время, вроде бы даже замедлило свой неустанный бег, по крайней мере, большие деревянные часы с кукушкой, тикали как-то непривычно медленно и почти бесшумно.

Однако, время все же двигалось вперед, как это и полагалось ему самой сущностью мироздания, и ровно через полтора часа все оказалось кончено.

Говоря « все» я имею в виду наши отношения с Мусей, но поскольку ничего иного в моей жизни не происходило целые полгода, то это «все» представляется вполне уместным.

Некоторое время Муся, очевидно, все же ждала, затаясь в своей комнате моего покаянного визита, с целым ворохом извинений, омытого обильными слезами и скрепленного клятвой в вечной дружбе до гроба.

Такое случалось не раз, потому что не раз и не два мы с Мускй ссорились и разбегались по своим комнатам в тоске и обиде.

Однако, всегда виноватой стороной, в итоге, оказывалась я.

Да, собственно, это, наверное, и было так.

Я была не сдержана, вспыльчива, упряма, порой — откровенно груба.

Однако — отходчива.

И каждый раз, отсидевшись в своих бастионах, мы заключали очередной мир.

И каждый раз инициатором этого процесса была я.

Я виновато скреблась в дверь Мусиной комнаты, бормоча извинения, впрочем, она никогда не заставляла меня предаваться этому не очень-то приятному занятию долго: дверь распахивалась почти сразу.

Теперь ничего этого не произошло.

Я не пошла к Мусе просить прощения, хотя некоторое ощущение вины бередило мою душу, но делало это так слабо и неуверенно, что я вполне могла себе позволить просто не обращать на него внимания.

Я не сделала этого потому, что в соседней комнате дожидалась меня и моих извинений совсем другая Муся. У этой — новой, разгневанной, возмущенной мне совсем не хотелось просить прощения. И я решила подождать. Возможно, странная метаморфоза, так неприятно преобразившая милую Муся, окажется всего лишь следствием усталости и напряжения последних дней. Тогда все должно разрешиться каким-ни-будь естественным образом.

Я решила не торопить события.

В это же время Муся, очевидно, тоже приняла решение.

Дверь моей комнаты открылась без стука, но довольно шумно.

"Новая " Муся продолжала демонстрировать свой нрав.

Она стояла на пороге одетая в пальто, в сапогах, с волосами, убранными под черный шерстяной платок с яркими цветами, из тех, что так любят увозить из России иностранцы.

Словом, всем своим видом, Муся демонстрировала готовность уйти сию же минуту.

К тому же, возле ее ног, на полу стояла большая спортивная сумка, в которой Муся перевозила ко мне свои вещи. Сумка, судя по раздувшимся бокам, была набита до предела. Очевидно, Муся решила сразу же забрать все необходимое, что тоже подчеркивало окончательность ее намерений.